«Четыре-пять часов полного ужаса, которые привели к коллапсу всех сфер жизнедеятельности». 100 лет назад Ленинград пережил наводнение

23 сентября исполнилось 100 лет со второго по силе наводнения за историю Ленинграда. Тогда на город налетел ураганный ветер, и вода поднялась на 369–380 сантиметров выше ординара. В издательстве «Красный матрос» к этой дате выходит объемный (свыше 550 страниц!) труд «Про наводнение 23.09.1924 в Ленинграде», которое сами авторы — Михаил Сапего и Алина Дмитриева — называют «альбомом». Издание, как пазл, состоит из архивных документов — рапортов, писем, рассказов, газетных публикаций, фотографий, гравюр, рисунков, телеграмм. Об уникальной книге и о том, что удалось узнать о наводнении во время работы над ней, «Фонтанке» рассказал Михаил Сапего.

— Михаил, сейчас, когда люди в основном длиннее постов в соцсетях ничего не читают, уверены ли вы, что такое объемное издание найдет своего читателя?

— Я давно уже не уверен. Тридцать лет назад, когда затевалась эта авантюра под названием «Красный матрос», было больше оптимизма. А сейчас это делалось уже безо всяких надежд на то, что результат огромному количеству читателей понадобится. Но чтобы не таскать это в себе, надо знания «вынуть», сбить в некий продукт.

— Вы как издатель сознательно пошли на риски, понимая, что можете не отбить свои деньги. Вы не любите деньги?

— Да. А что их любить-то? Любят их те, у кого они есть, наверное… Правда, когда издаёшь такой альбом, многие начинают сомневаться, что у меня их нет. Конечно, приходится оперировать деньгами, и немалыми. Тем более что этот проект стоит особняком не только в силу того, что в нём 560 страниц, а просто у меня за всю мою 30-летнюю деятельность не было такой широкой географии обращения в самые разные архивы. Я раньше мог что-то купить, найти в архиве кинофотодокументов, у Музея истории города.

— Ну Публичка понятно, само собой, Маяковка...

— Да-да. Но раньше я никогда ничего не покупал ни у Русского музея, ни у Эрмитажа, ни у Академии художеств, ни у Военно-морского музея, ни у художественных галерей Ярославля — так все свидетельства рассыпаны оказались (понятно, большая хронологическая составляющая, и как куда что занесло с годами — поражаешься).

— Но для чего все это делалось? Да, сто лет назад в городе случилась жуть. Теперь у нас есть дамба, нам якобы наводнения не грозят, зато у нас куча всякой другой жути, повседневной. Кто хочет читать про жуть 100-летней давности?

— Начнем с того, что это был первый год существования города под названием Ленинград. Так что отчасти издание посвящено 100-летию Ленинграда, которое прошло совершенно незамеченным (но за это «ответят другие коммунисты», как говорит герой фильма).

«Эмбрионом» этого проекта была книжечка под тем же названием, выпущенная мной в 2003 году. То есть я потратил где-то год на поиски, на покупку фотографий в архиве, еще на что-то. Собственно, она в известной степени растворилась в этом огромном фолианте. Но она говорит о том, что не на пустом месте этот проект создавался и он не давал покоя: если ты что-то тронул, казалось бы, уже бездыханное, оно вдруг начинает пульсировать, как-то откликаться, к тебе прилетают новые сведения, и ты волей-неволей начинаешь ими «обрастать».

С начала работы над этой маленькой книжечкой прошло 22 года, параллельно я делал другие проекты и понял, что столетие — идеальный «дедлайн». И начал года три назад заниматься темой всё более и более осознанно, до потери последних сил, средств и нервной системы.

— А когда в вас проснулось любопытство к теме наводнения? Была ли это какая-то случайно встреченная табличка на улице или вы увидели небольшое наводнение?

— Где-то в конце 1990-х или начале нулевых я в «Старой книге» случайно наткнулся на книжку, точнее журнал довольно большого формата, который назывался «Наводнение в Ленинграде». Собственно, дизайн с обложки этого журнала мы использовали в оформлении нашей обложки — взяли шрифты. Там был настолько эмоциональный текст, и мало того: автор описывал события, как бы находясь «над» ними: ему удалось показать как будто вид сверху, как одномоментно в разных концах большого города происходит это событие — страшное, драматическое. И это мне как-то запало в душу.

Когда я приступал уже к верстке, формированию концепции альбома, то есть материал уже был собран, я взял за основу такой же подход — так появились графические карты городов с условными обозначениями, где что происходило.

— Ординары, висящие по городу, помогают людям примерить уровень воды на себя — по пояс или по плечо, — но не дают представления о масштабе катастрофы. Можно, наверное, сказать, что через 7 лет советской власти новый город Ленинград начинал с начала? Ведь инфраструктура была уничтожена полностью.

— Городская инфраструктура — да, какая была. А это же еще не только семь лет советской власти, это и Гражданская война, там Юденич, голод, разруха и прочее-прочее.

— Только-только выдохнули, нэп начался, думали, сейчас попроще будет, — и тут жахнуло.

— Конечно. За это ухватились все недруги молодой власти — и внутри страны, и за рубежом. Это тоже отмечено в альбоме.

— Писали, что это проклятье за то, что переименовали город.

— У нас это есть. В основном это бытовало на уровне писем. Если посмотреть раздел перлюстрации (нам удалось в бывшем партийном архиве найти большой блок писем, перлюстрированных ОГПУ), наивные люди, не зная, что их письма читают, позволяли себе и фантазировать, и писать то, что они думают. Естественно, в зарубежной прессе, в эмигрантской тоже об этом говорили, но не так громко. Там больше смаковали или гиперболизировали ситуацию от размаха этого наводнения до его последствий.

— Количество жертв.

— Да, количество жертв. Пишут о якобы каких-то неповиновениях властям, о том, что безоружных людей стали расстреливать, и прочее, прочее. Подтверждений этому нет, иначе бы, я думаю, это как-то сохранилось, в тех же письмах перлюстрированных.

— Где-то мне встречалась цифра о 500–600 погибших.

— А там до полутора тысяч. Опыт нашей работы над предыдущей книгой, про гибель парохода «Буревестник», показал, как меняются цифры (мы там тоже применили заход в иностранную прессу). На пароходе, по официальным данным, погибло 66 человек, а в зарубежной прессе, чем дальше она отстояла от места событий, до трехсот-четырехсот человек доходило.

— То есть это пропаганда?

— Она сейчас ничем не изменилась.

— Как вы считаете, насколько успешно власти справились, сориентировались в этой обстановке и смогли руководить действиями людей? У вас в книге приводится сообщение начальника обороны района, что все хлебопекарни обязались к утру 24 сентября развезти увеличенную выпечку хлеба для удовлетворения потребностей населения.

— Было очень много сложностей, размах разрушений и урон были просто огромны. Особенно в первые дни хаоса и отсутствия связи всякого рода, какую-то реальную помощь организовать было очень сложно. Наверняка какие-то проколы случались, но в целом, я думаю, власть справилась. Опыта бороться с такими наводнениями у большевиков не было, но были другие трудные семь лет борьбы, ворох проблем, почти неразрешимых, поэтому я думаю, что эта революционная закалка помогла.

— Ну и военная, военного коммунизма, мобилизация.

— Да, суммарно. Даже когда не было никакой связи (а я нашел в Центральном государственном архиве записочку: люди просто бегали по городу и передавали их, потому что не было вообще никакой связи, даже телефонной). Возможно, в первые часы был хаос, но именно в силу того, что никто не понимал, насколько серьёзная беда пришла. Но у большевиков, повторюсь, был большой опыт выхода из самых разных ситуаций, поэтому в целом молодцы оказались.

В книге я придумал отдельную рубрику, где мы собрали наиболее важные моменты — это и масса чисто земных вопросов: дети, уплотнение, которое, думаю, при любой другой власти вряд ли бы случилось, а у большевиков не было никаких рефлексий.

— Если провести аналогии... вот были паводки весной 2024 года, и я думаю, что, если бы власть сейчас пришла и сказала: «Давайте мы к вам поселим семьи», я думаю, вряд ли бы люди согласились.

— Я думаю, что власть бы и не решилась, потому что это уже другие люди с другими совершенно представлениями. Хотя мы живем в такие времена, когда что там впереди будет — непонятно.

— А тогда к жителям верхних этажей подселили жителей нижних?

— Там в альбоме очень хорошо, на мой взгляд, это показано. Это есть и в письмах перлюстрированных, и в прессе, и даже в сатирическом журнале «Бегемот» обыгрывалось.

Да, люди из подвалов оказывались на вторых, третьих, четвертых этажах, в квартирах нэпманов или каких-то людей еще «из раньшего времени», которые как-то сохранили до той поры свою жилплощадь, и шло стихийное уплотнение в буквальном смысле слова — из-за стихии. То есть уплотнение в те годы и так шло, для этого достаточно вспомнить Швондера из «Собачьего сердца», но здесь стихия как бы сама всё решила. Поэтому кто-то парадоксальным образом «вознесся» в буквальном смысле, а кто-то из своих шести комнат остался в одной.

— То есть, когда вода схлынула, они не спустились обратно?

— С уходом воды проблемы не закончились. Вода ушла, но наводнение и его последствия были столь разрушительны, что там только всё и началось. Помещения, из которых вода ушла, были непригодны абсолютно. Это же плесень на стенах, обрушения разного рода, сырость, детская заболеваемость — все проблемы вылезли!

— А, кстати, сколько градусов было, когда случилось наводнение?

— Было тепло. Бабье лето, как сейчас. Кстати, если исторические параллели проводить, самое крупное наводнение, описанное Пушкиным в «Медном всаднике», случилось 7 ноября, то есть это уже глубокая осень, снег, заморозки. А здесь было очень тепло относительно конца сентября. Если вы посмотрите фотографии, увидите, что на следующий день и днем позже, 24, 25, 26 сентября, — солнечные дни стоят. Мальчишки катаются на плотах, в очереди за водой все стоят и щурятся от солнца.

— И дома стали непригодными всего за день, или сколько там вода держалась?

— Несколько часов. В пять часов вечера начался пик. Мы специально сделали вкладку в альбом, по которой можно посмотреть диаграмму, как вода подымается, — соответственно, в какое время, на какую высоту, когда вода достигает пика и как она опускается. Все это уложилось в 4−5 часов полного ужаса, которые привели к коллапсу всех сфер жизнедеятельности горожан, инфраструктуры, промышленности. Не было никого и ничего, кого бы это не затронуло.

Но тут же — как с блокадой: когда мы слова произносим, возникает ощущение чего-то всеохватного, где люди все погружены в это. Так оно и есть, но необходимо по-разному интонировать. Да, ужас, холод, голод, обстрелы и прочее-прочее. Но когда ты читаешь конкретный блокадный дневник, ты понимаешь, что к этому всему — у каждого еще «своя война», своя блокада, своя специфика, свои скромные возможности или отсутствие возможностей.

Поэтому я обращал внимание на истории личного характера, и так появился в альбоме раздел «Очевидец». Мы понимали, что это должен быть некий социальный срез — не только полуграмотная работница фабрики, как наша героиня, а это должна быть группа людей, желательно разной степени интеллектуальных возможностей, социального происхождения. Так удалось найти, например, воспоминания Пунина, будущего супруга Анны Ахматовой. Он, еще не будучи тогда мужем Анны Андреевны, пытался добраться до нее, выйдя с работы, вода преграждала ему путь то здесь, то там, но он все-таки добрался. Это описание вошло в альбом. У всех свои ощущения, своя подача, очень помогает почерк: живой человек добавляет эмоциональность.

— А где вы находили эти письма?

— Где-то мы находили их, где-то они находили нас, где-то мы обращались просто к знакомым, друзьям, к каким-то сайтам, как сайт «Прожито». Очень многое приходило с блошиного рынка. Я ходил туда, как на работу, каждые выходные, много лет. И местные барыги меня уже спрашивали, что отложить, — зная, что меня то одна тема интересует, то другая. Я ответил: если будет что-то по наводнениям вообще, в частности, по ленинградскому наводнению. Прошло около года, и мне звонят и говорят: «Приезжай, тут есть для тебя кое-что». Я приезжаю, а там лежит стопка детских рисунков.

Они нашли некий схрон рисунков столетней давности — они не были на самокрутки использованы, не были сожжены во время блокады в буржуйке, они просто куда-то завалились, пролежали 100 лет, потом их нашли. Эти торговцы посмотрели, что к чему, и вспомнили обо мне.

По теме наводнения там было всего порядка пяти рисунков детских, именно с натуры, написанных детской рукой, — там видно, что автору рисунков, может, семь-восемь лет.

— И что было на этих рисунках?

— Они рисуют, как они себе представляют: как лошади по пояс в воде идут, как плавают торцевые шашки, — мы целый разворот этому посвятили. Я говорю: «Ребята, ну вообще я такого и придумать не мог, просто я даже не знаю, сколько это стоит, я обязательно покупаю, огромное вам спасибо!»

Правда, они, следуя своей логике, не продают эти четыре рисунка с наводнением, ты должен купить все сто. И мне со смешанными чувствами пришлось купить все сто. Однако, когда я уже пришел домой, отложил эти с наводнениями и стал изучать следующие, оказалось, что это рисунки кружка рисования для общего развития детей, которые учились в Ленинградском хореографическом училище (ныне Академия русского балета им. А. Я. Вагановой. — Прим. ред.). В основном рисунки связаны с танцами, все они были подписаны, а по счастью цирковые и балетные сохраняют свои фамилии впоследствии. Я наткнулся на фамилию Наташи Дудинской, там появилась Алла Шелест — оказалось, что это вообще весь будущий цветник, послевоенный уже, будущие заслуженные народные артисты СССР, РСФСР, люди с богатой биографией, орденоносцы, лауреаты Сталинских премий...

— Мы сейчас упоминали письма, вскрытые ОГПУ. А как вы поняли, что они были вскрыты?

— Это бывший партархив, он находится по тому же адресу, только на другом этаже, где архив кинофотофонодокументов. Естественно, мы не предполагали, что там это есть, это до известной степени тоже часть поиска. И когда мы увидели, сколько там писем...

— Они просто не пересылались, поэтому там складировались?

— Не буду это утверждать. Существовал даже определенный штампик с треугольничками — как на фронт во время войны просматривали и отправляли, «просмотрено цензурой». Здесь этого не делается, но штампик перлюстрационный приводится в альбоме. И поскольку мы имели дело не с самими письмами, а с цитатами из этих писем, большими или малыми, это все было набрано, все письма пронумерованы и подписаны, куда они отправлялись и от кого. Иногда имя автора не следует из отрывка, иногда следует. Иногда видно, что у людей разыгрывалась фантазия, в том числе насчет количества жертв.

— Пытались ли тогда вообще власти скрывать информацию об ущербе от наводнения, или тогда еще не был выстроен цензурный аппарат?

— Я думаю, всегда любая власть, как и в то время, которое мы сейчас с вами переживаем, оценивает степень человеческих жертв, промышленного урона, еще что-то. Они, наверное, тоже смотрели и понимали, что можно говорить, чтобы не «сушить» ситуацию, потому что город — огромный, и все равно все что-то знали, поэтому шило в мешке не утаишь.

Конечно, было и разгильдяйство, и головотяпство, как было принято говорить в то время, и мы это старались не ретушировать, если находили документальные отчеты. Есть, например, описание, как заливает территорию завода, люди пришли помогать, что-то спасать там, а директор просто спит пьяный.

Или, например, в Нарвском районе долго не могла пробиться пожарная команда. На проспекте Юного Пролетария (современное название — Старо-Петергофский проспект. — Прим. ред.) был сильнейший пожар: произошло короткое замыкание из-за воды, дом горел, люди выпрыгивали, многие ноги-руки ломали. В милицейских или районных отчетах фиксировалось, если происходило что-то такое. И в письме начальника пожарной охраны Нарвского района было написано: «...мы приехали спасать, а нам чуть морду не набили вместо благодарности, а мы как могли старались».

Поэтому, думаю, специальной ретуши не было. В то время просто не было, по-моему, официального запрета, до середины — конца тридцатых годов. Иногда поджимали гаечки, иногда их отпускали. А пределы того, что как бы можно, — всегда есть у любой власти.

— Вы публикуете такой довольно наивный рассказ «Красный Балтийский флот» Василия Алейчика про спасение утопающих. От предыдущего большого наводнения у нас остался «Медный всадник», а было ли обширное воплощение наводнения 1924 года в литературе?

— Что считать литературой? Газетный очерк вполне литературен, и он приводится почти полностью либо с какими-то нашими купюрами, когда это документалистика. Документалистика — как тот рассказ, про который вы говорите, где конкретно человек спасает конкретного человека. А у нас, если посмотреть, есть и рассказ «Большая вода», по которому можно снять художественный фильм хоть сейчас: город сохранился практически, декорации целы, с учетом современных кинематографических возможностей, эффектов все возможно. Про блокаду же снимают.

— То есть мы могли снять свой «Титаник», но упустили возможность.

— Думаю, еще не упустили.

— Вы приводите заметку о том, что наводнение привело к затруднениям и в банковской деятельности, поступало много заявок на открытие срочных кредитов. Вроде бы советская власть — советской властью, а кредиты, банки...

— Были и государственные кредиты на восстановление города, и частные формы поддержки — например, у нас приводится статья, как в Хамовническом районе Москвы школьники собрали 3 рубля 67 копеек и отослали.

На мой взгляд, самое трогательное и забавное — из «Вечернего Баку», из Азербайджана, про то, что там под лестницей в киоске с пивом собирают: четверть кружки пива идёт в помощь потерпевшим в Ленинграде. Можете в альбоме посмотреть и найдёте.

— Обычным людям выплачивали какие-то суммы, как сейчас, писали, по 10 тысяч?

— У нас даже фотографии есть: людям выдавались и пособия безвозвратные, просто для «поддержания штанов», и долговременные кредиты, чтобы отстроиться заново, отремонтировать подлежавшее ремонту.

У нас есть вклейки: на одной стороне одной из них частично показан урон городской промышленности, а на другой от руки — как люди сообщают, что они потеряли. Кто-то козу в квартире держал, и коза утонула, у кого-то там чашка разбилась и прочее. Каждый живет своими проблемами. Поэтому и помощь приходила отовсюду, на самых разных уровнях.

Почему такой большой и получился альбом: это вода пришла и ушла, а наводнение — это не событие одного дня. У нас повествование об этом наводнении заканчивается прессой 31 декабря 1924 года.

«В 1925 году вышел, пожалуй, единственный фильм, посвященный наводнению. Это был рекламный ролик, который назывался «Наводнение», посвященный выходу папирос «Нева». Там все выбегают на улицу под крики «Нева вышла!». Оказывается, что это вышли папиросы «Нева».

А снимков наводнения больше всех сделали те, кто активно сотрудничал с прессой тех лет, — это братья Булла, Александр и Виктор, поскольку их фотоателье стало фототекой Ленсовета. Они первыми были на месте, 24 сентября и позже. Снимали разрушения, снимали, как восстанавливают город. Другие фотографы тоже работали — Семен Магазинер, который со «Сменой» сотрудничал, Яков Штейнберг. И плюс еще мы целенаправленно искали снимки любителей, у которых в руках оказался фотоаппарат в часы наводнения».

Беседовали Игорь Шушарин, Алина Циопа, «Фонтанка.ру»